Дневник



     Уныла, удручающа мемуарная литература. Артист или ученый, политик или полководец вступают в жизнь, полные честолюбивых замыслов, мощных завоевательных волевых импульсов - сама мобильность. Продвигаются вверх, преодолевают препятствия, расширяют сферу влияний и, вооружаясь опытом и большим числом друзей, все плодотворнее и все легче идут - этап за этапом - к своей цели. Подобно им, я тоже шел к своей цели. На моем седьмом году была школа, на четырнадцатом - религиозная зрелость, на двадцать первом - армия. Мне было тесно уже давно. Я хочу уметь, знать, не лениться, не ошибаться. В дневнике я описывал какие мысли терзали меня на протяжении всей жизни, как они менялись с годами и к чему я пришел в итоге. Дневник воистину является частью меня самого, в нем сидит и рвется наружу моя душа.
        Каждый час - это толстая тетрадь, час чтения. Да, так. Надо читать целый день, чтобы более или менее понять мой день. Неделю за неделей, год за годом. А  мы хотим за несколько часов познать всю долгую жизнь. Не так-то это просто… Жизнь моя была трудной, но интересной. Именно о такой жизни я просил у Бога... Дай мне, Господь, жизнь трудную, но прекрасную, насыщенную, высокую.

Понедельник, 5 часов утра

Решил начать писать дневник. Попробую-ка я в собственной биографии не быть стариком, которому завтра светит лишь дряхлость. Решение принято. Для начала сил хватит…

Родился я 22 июля 1878 года. Моя мама происходила из семьи, которая давно считала себя польской. Меня назвали в честь деда, а его звали Герш (Гирш). Отец имел право назвать меня Генриком, поскольку его самого нарекли Юзеф. Другим своим детям дедушка тоже дал христианские имена…

Я, кстати говоря, и не знал о своем еврейском происхождении, а жили мы как это было принято в среде зажиточной еврейской интеллигенции.

Мое генеалогическое дерево

Я был ребенком, который "часами может себя занимать", ребенком, о котором говорят, "будто его и дома нет". Кубики мне подарили, когда мне было лет шесть, а перестал я играть в них лет в четырнадцать.
- Как тебе не стыдно? Такой большой парень. Взялся бы за дело. Почитал бы. Кубики - вот уж нашел занятие...
В пятнадцать лет меня обуяла страсть к чтению. Свет для меня померк, остались только книги...
Я много говорил с людьми: с ровесниками и с теми, кто значительнее старше, со взрослыми. В Саксонском саду моими собеседниками были люди почтенные, в годах. На меня "дивились". Философ. Но беседовал я только с самим собой. Ибо говорить и беседовать - не одно и тоже.
Я задаю вопросы людям (детям, старикам), фактам, событиям, судьбам. У меня нет амбиций непременно получить ответ. Я хочу переходить от одних вопросов к другим - необязательно из той же сферы.
Я хотел знать и о кубиках, и о детях, и о взрослых, кто они, что они…
Игрушек я не ломал, меня не интересовало, почему у куклы, когда она лежит, глаза закрыты. Не механизм, а суть вещей - вещь сама по себе, как она есть.


Даже будучи ребенком, я поднимал много взрослых вопросов.
Ах, да. Когда мне было пять лет умерла моя канарейка. С ее смертью встал таинственный вопрос вероисповедания и моего еврейства. 



Вторник, 6 часов утра

Мои школьные годы прошли в Варшаве, в русской гимназии. Дисциплина, конечно, там была жесткая. Например, чтобы мне пойти в театр или съездить на каникулах домой, в обязательном порядке дирекция должна была дать письменное разрешение. Учились много, представьте, в первом классе детям уже преподавалась латынь, во втором - французский или немецкий. А в третьем - мы уже учили греческий...



После школы я поступил на медицинский факультет Варшавского университета. Почему именно медицина? Да потому, что во-первых - это, как-никак, семейная традиция (врачом был дедушка), а во-вторых - писателя из меня не вышло.

Трудно назвать период, когда началась моя литературная деятельность. Я писал украдкой на уроках в школе, дома, да и вообще меня к литературе тянуло лет с десяти. Я боялся быть сыном сумасшедшего. Свои муки излил в романе «Самоубийство», герой которого «ненавидел жизнь из страха перед безумием». Иногда я писал стихи, исполненные таких же мрачных сантиментов, пока некий известный редактор не откликнулся на опус, начинавшийся: «О, дайте мне умереть,/ О, не позволяйте мне жить,/ О, дайте мне сойти в мою мрачную могилу!», бесчувственным: «Валяй, сходи!».

«Ранить сердце поэта равно тому, что наступить на бабочку, - пишу тогда я. - Я буду не писателем, а врачом. Литература - всего лишь одни слова, а медицина - это дела».
Я решил: если не могу лечить души,то буду лечить тела…
Но уже через два года забыл о своем решении и подал на конкурс пьесу "Каким путем?". По условиям конкурса авторы должны были подписываться вымышленным именем. Псевдоним я заимствовал с обложки книги, лежавшей на столе: «Истории Янаша Корчака и дочери меченосца» — произведения наиболее плодовитого автора польских исторических романов Юзефа Игнацы Крашевского. Наборщик допустил опечатку и Янаша превратил в Януша. Так я стал Янушем Корчаком. Однако все свои медицинские статьи я до сих пор подписываю своим настоящим именем – Генрик Гольдшмидт.

Именно в студенческие годы, ко мне пришла настоящая любовь, которой, увы, не суждено было вырасти в нечто большее...





Уже ближе к 1907 году я поехал в Берлин, где сам платил за лекции, которые слушал и стажировался в детских клиниках. Равно как и в Париже, а потом и в Лондоне. 








Я вспоминаю то время, когда решил не обзаводиться своим домом. Это было в парке близ Лондона. Сыном мне стала идея служения детям и их делу.

Среда, 11 часов вечера
Хочу сказать, что войны – это самое худшее явление на свете. Я убедился в этом на собственной шкуре. В качестве военного врача принимал участие в Русско-японской войне. Во время Первой мировой войны - служил в дивизионном полевом госпитале российской армии. Именно война заставила меня покинуть мое детище - Дом сирот, который я создавал с такой любовью.

Киев… город, который значит для меня многое. В 1915 году, я получил отпуск на Рождество. Всего на три дня. Тогда я и попал в Киев. Жил я в центре, на улице Институтской.

ул. Иститутская, 1917 год

Бывал и на улице Владимирской 47, где размещалась польская гимназия для девочек. А увидел я Киев таким...


Свою тоску по ребятам из Дома сирот вовремя пребывания в Киеве я пытался приглушить, опекая детский дом для польских и украинских детишек. По ночам писал свою книгу "Как любить ребенка"...



Четверг, полночь

А затем я вернулся в Варшаву. Если спросить меня, какой город самый дорогой для меня, я не колеблясь отвечу - Варшава. Я люблю варшавскую Вислу и, будучи оторванным от Варшавы, испытываю сне­дающую тоску. Варшава — это мой город, и я принадлежу ей. Скажу больше: я — часть ее. С нею я делил и радость, и грусть, ее солнечная погода была для меня безоблачным временем, а ее дождь и слякоть ощущались как мои собственные. Я рос вместе с нею. В Варшаве прошла вся моя трудовая жизнь, это как бы мое рабочее место, здесь я осел, здесь находятся могилы близких. Большинство улиц Варшавы - мои родные. Вот посмотрите на карту:

Перейти к маршруту



Варшавские адреса:
• ул. Bielańska 18 – место моего рождения
• ул. Krakowskie Przedmieście 77, ул. Miodowa 19, пл. Krasińskich 3, ул.Moliera 6 – места проживания
• ул. Jagiellońska 38 – Гимназия им. Владислава IV – здесь я учился до получения аттестата зрелости 
• ул. Śliska 51 / Sienna 60 – Детская больница – здесь я начинал свою педагогическую работу
• ул. Żurawia 42 – здесь я жил, у своей сестры до начала войны
• ул. Chłodna 33 – в эту квартиру меня переселили во время оккупации гитлеровские власти 
• ул. Jaktorowska 6 – Детский приют, в котором я работал Корчак. Перед домом сейчас установлен мой бюст 
• пл. Defilad – памятник Корчаку
• Еврейское кладбище – моя символическая могила с памятником

Как жили евреи в Варшаве? По-разному...




Без светлого детства вся дальнейшая жизнь человека будет искалеченной. В моей жизни была практика радиоведущего. На Варшавском радио я вел передачу «Старый Доктор». Нетрудно догадаться, что Старый Доктор – это и был я. Меня и называли потом - Старый Доктор. О чем были мои передачи? О себе, о детях, о нас... 
"Ты прожил жизнь - сколько пашни вспахал, сколько ковриг хлеба ты испек, сколько посеял, сколько деревьев посадил, сколько кирпичей уложил, пока не слился с народом своим, сколько пуговиц пришил, сколько прорех залатал, кого ты своим теплом согрел, кого, слабеющего, поддержал, кому указал путь, не требуя взамен ни подарков, ни благодарности; что ты сделал в жизни, кому помог?"


Пятница, 5 часов утра

После оккупации Варшавы немцами в 1939 году, я ходил по Варшаве в своем мундире офицера польской армии и говорил: «Что касается меня, то нет никакой немецкой оккупации. Я горд быть польским офицером и буду ходить, как хочу». 
В страшном  1940 году нас переместили в Варшавское Гетто.



Я как только мог искал средства для существования воспитанников Дома. Кто помогал, а кто и спускал с лестницы...




Не наносил визитов - ходил, выпрашивал "Кто что подаст": денег, одежды, совета, известия, указания... Тяжелый, изматывающий труд, когда приходится напускать на себя показную уверенность, потому что никому не хочется видеть еще один тоскливый взгляд.


Очень часто именно детям удавалось, проскользнув мимо немецкой охраны, выбраться из гетто и раздобыть немного продовольствия на "арийской" стороне, и очень часто им приходилось поплатиться за это своей жизнью.
Дети на год продлили жизнь полумиллиону обитателей гетто. И если когда-нибудь будет воздвигнут памятник умершим, его прежде всего заслужили эти героические дети. На этом памятнике следовало бы высечь слова: «Неизвестному ребенку-контрабандисту».

Варшавское гетто
То, что могли раздобыть эти героические малыши, конечно, не могло ничего изменить кардинально. У обитателей гетто отобрали все орудия труда, и таким образом лишили средств к существованию. Положение постоянно ухудшалось, на улицах лежали умершие от голода люди, многие дети просили милостыню и в холодное время года отмораживали себе руки и ноги до такой степени, что приходилось делать ампутацию.
Однако немцы считают, что и этого еще недостаточно...


3 августа 1942 года

Меня часто спрашивают, чем я займусь после войны. Ответ очевиден: открою приют для немецких сирот...
Я поливаю цветы. Напротив моего окна на посту стоит немецкий солдат. Моя лысина в окне такая хорошая цель.
У него винтовка. Почему он стоит и смотрит?
Нет приказа.
А может, в бытность свою штатским он был сельским учителем, может, нотариусом, подметальщиком улиц в Лейпциге, официантом в Кёльне?
А что он сделал бы, кивни я ему головой? Помаши дружески рукой?
Может быть, он не знает, что все так, как есть?
Он мог приехать лишь вчера, издалека...


4 августа 1942 года

Наконец-то получилось раздобыть немного медикаментов. Этот день как никогда тревожный. Мне сообщили, что я и мои воспитанники подлежим депортации из Польши неизвестно куда.
Неизвестность   вообще пугает.
Я для себя твердо решил, что не оставлю своих воспитанников нигде и ни при каких обстоятельствах. Я даже не раздумывал, это решение также естественно, как и необходимость для человека дышать, иначе и не может быть.

Экзюпери сказал: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Я скажу им,что мы едем в деревню.
Итак, я не брошу своих детей, даже если нам будет угрожать смерть.







ЭПИЛОГ


Если бы можно было остановить солнце, то это надо было бы сделать именно сейчас. Но солнце остановить нельзя...